Автор: Татьяна Алешичева

Источник: Журнал Сеанс № 45/46

Проще рассказать по порядку. Это такая долгая история, кусок жизни. Для меня Летов начался со знаменитого иконического образа: за колючей проволокой в черных очках. Фотография висела дома у Фирсова, пришпиленная к обоям. Фирсов — первый директор, который начал раскручивать «Гражданскую оборону» в столицах, он вытащил их в Ленинград, записал в Рок-клуб и был уверен, что группа достойна мирового господства. Когда он ткнул меня носом в летовский снимок, я растерялась и брякнула с перепугу: это кто в очках? Джон Леннон? Фирсов, со свойственной ему безапелляционностью по важным вопросам, ответил: это вообще лучшее, что у нас сейчас есть.

Так и оказалось. Летов не делал ничего, положенного рок-иконе по статусу. Не позировал, не красовался, не транслировал никакой девичьей романтики, совсем. Он вообще, как казалось, не сильно заморачивался собственной персоной – но через него безостановочно пер какой-то смысл и выплескивалась энергия. Как много ее, этой энергии, стало понятно на первом концерте ГО в Рок-клубе 8 июня 1989 года – Летов поднял зал, буквально. Это было на Рубинштейна, в зале детского театра: парадная лестница, нарядное фойе, бархатный занавес и чинные ряды кресел. Детский мир раскачался сразу — все, кто были в зале, начиная с первых рядов, полезли на спинки этих кресел, вверх. То, что пел тогда Летов, мгновенно резонировало со всем существом: и «очередь за солнцем на холодном углу», и «я летаю снаружи всех измерений», и «ржавый бункер твоя свобода», и «мы уйдем из зоопарка». Альбомы, которые он успел записать к тому времени – источник удивительной насыщенности, концентрации всех этих поэтических формулировок. Бывает, рок-группа пишет песню, которая выражает мироощущение поколения, и та становится не просто хитом, а гимном – Another brick in the wall, I can get no satisfaction, My generation, I fought the law – and the law won, и это, как правило, штучные, редкие вещи. Летов умел их делать, потому что принадлежал к той же породе, что люди рок-н-ролльных шестидесятых. Песня «Лед под ногами майора» – о том, с какой нежностью он относился к поколению Вудстока: «они не знают, что такое страх стоять одному среди червивых стен — последние, кто помнит, что такое свет». Эта песня – одна сплошная метафора, но в ней есть сразу все: про психоделическую революцию, лето любви, удивительную веру очень молодых людей в то, что им под силу все в этом мире исправить — с последующим разоблачением, когда все иллюзии такого рода жестоко обломались. Всю эту хронологию он досконально объяснил в программном интервью «Контркультуре» в 1991 году: «ГО — группа конца 60-х по духу. По идее, которая в нас. Для меня 60-е – Родина. И дух, и иллюзии, и надежда». Эта установка не изменилась и потом – достаточно посмотреть на психоделические обложки «Реанимации» или «Зачем снятся сны», сделанные как на великом альбоме Forever Changes группы Love. Праздник кончился, наступило пост-существование, и его миссия в нем – оборона, отсюда постоянный образ солдата в песнях. Этот солдат и есть «лед под ногами майора», защищающий давно проигранное дело. Взрослея, индивид банально остывает, теряя энергию, а праздники переходят из разряда восторгов в категорию обязательных дел, тогда и наступает «долгая счастливая жизнь», где нет места празднику как импульсу, а есть зомбическое существование «посреди одинаковых стен, в гробовых отдаленных домах, в непроглядной ледяной тишине».

С Летовым сразу было понятно, что он – не про музыку и танцы, не про эстраду и коммерцию, и не про рок-индустрию со всеми ее чартами, проданными дисками, и пафосными стадионными концертами. А про «бери шинель – пошли домой», а дом – это другое время и место, где все еще возможен праздник. Он вызывал безоговорочное уважение, такого рода, как озвучил когда-то Холден Колфилд: «А увлекают меня такие книжки, что как их дочитаешь до конца — так сразу подумаешь: хорошо бы, если бы этот писатель стал твоим лучшим другом, и чтоб с ним можно было поговорить по телефону, когда захочется». Но к Летову было как-то стремно подойти, даже когда он оказывался поблизости: на кухне после квартирника у Филаретовых или в гримерке перед концертом, потому что все истории о взаимодействии кумира и поклонников, как правило, похожи на сюжет из песни «Почему аборигены съели Кука» — «съели из большого уважения». Я и не подходила, пока он не оказался на моей собственной кухне – во время гастролей им с Наташей

надо было где-то перекантоваться до поезда. А поскольку Летов всегда любил кино и неплохо в нем разбирался, я тут же поставила новинку – «Приключения трупа» Бенекса, мне казалось, ему должен понравиться этот фильм, смешной и неглупый. Мы некоторое время его смотрели, пока я не заметила, что гость откровенно мается, не признается только из вежливости. И дело было, похоже, даже не в Бенексе – просто по телевизору шел сериал «Бригада», которым я тогда по неопытности пренебрегала, и напрасно: зрелище оказалось необычайно увлекательным.

Они вбухали кучу денег в каждую серию, чтобы восьмидесятые выглядели правдоподобно, — сказал Летов, — будку телефонную нашли из тех времен, одежду, все. Я тогда мотался по стране, я видел таких людей – вот прямо таких, как эти.

При всей его осведомленности – а он как Пьер у Толстого «все знал, все читал, обо всем имел понятие» — он, похоже, совсем не нажил сопутствующего снобизма, даже к так называемой «попсе», если она была стоящая. Но все равно: Летов сидит на диване и смотрит MTV – это была для меня, как для наблюдающего за писателем Холдена, не самая банальная ситуация. А он смотрел в экран очень сосредоточенно, потом ткнул пальцем в поющую тетку и констатировал с какой-то серьезной научно-исследовательской интонацией:

- Я ее знаю! Это Агилера.

- Это Шакира. А ты знаешь, что когда она была маленькая, то сидела на коленях у Маркеса?

- А ты читала интервью Маркеса с Маркосом?

Тут я срезалась, потому что на тот момент даже не знала, кто такой Маркос. Он мне рассказал. Сначала про издательство «Гилея» («удивительное место – идешь какими-то стремными подвальными коридорами, и вдруг оказываешься среди книг»), потом про субкоманданте и новый мировой порядок, и как он хотел связаться по эмейлу с этими анархистами, и что самая любимая его вещь, написанная Маркосом – статья «Лев убивает взглядом». У меня теперь есть эта книжка издательства «Гилея»:

«Говорящий «нет». Не обращайте внимания на издателей. Не обращайте внимания на телевидение. Не обращайте внимания на радио. Не обламывайтесь. Не продавайтесь. Не сдавайтесь. Не позволяйте. Не бойтесь. Не замолкайте. Не садитесь отдыхать.

Старик Антонио подстрелил из своей старой чимбы (кремневого ружья) горного льва. Между затяжками старик Антонио связывает нить истории: Лев силен, потому что слабы другие звери. Лев питается мясом других, потому что другие позволяют себя есть. Лев убивает не лапами и клыками. Лев убивает взглядом. Бедный зверек, который должен умереть, замирает, глядя на льва, видит во взгляде льва свой образ, видит там свой страх. Но есть один зверек, который не ведет себя так. Он отвечает ударами своих лапок, они маленькие, но значат для льва достаточно боли и крови. Этот зверек не становится добычей льва, потому что он слепой. Этих зверьков зовут кротами. Поскольку этот странный крот привык смотреть себе в сердце, его совершенно не волнует, кто сильный, а кто слабый. И еще льва не боится человек, который умеет смотреть себе в сердце, потому что он не видит силы льва. «И вы заглянули себе в сердце, чтобы убить этого льва?»- перебиваю я. Он отвечает: «Да нет, я смотрел в прицел чимбы и просто выстрелил… о сердце я и не вспомнил…» Я начинаю почесывать голову, как здесь делают всегда, когда чего-то не понимают. Старик Антонио медленно поднимается, берет в руки шкуру и передает мне. «Бери, — говорит он. Дарю тебе ее, чтобы ты никогда не забывал, что льва и страх можно убить, зная, куда для этого нужно смотреть». Я спрятал львиную шкуру в целлофановый мешок и ушел. В нее мы завернули флаг, который был передан Национальной Демократической Конвенции. Хотите еще и шкуру?
Привет, и кусочек стеклышка, из тех, что служат, чтобы заглядывать внутрь»

Это было похоже, как если бы Холден вдруг дозвонился тому писателю. Прошло десять лет, но я помню. Никто другой, наверное, не стал бы делиться сказками. Ни подробно пересказывать словами документалки Херцога – любимого его режиссера. Когда дошло до Херцога, его было не остановить, он говорил необычайно заразительно.

Ты что, не видела этот фильм? Это красивейшая история! в 74 году Херцог узнает, что на карибском острове вдруг вскрылся и задышал вулкан. Местные жители побросали дома и покинули остров, кроме одного психа, который решил остаться. И другого психа — самого Херцога, который приезжает это снимать. Он находит на острове еще нескольких фаталистов, сам пытается влезть вулкану прямо в сопло, но ему не удается пробиться сквозь угарные газы. Извержения не случилось, никто не погиб. Но от этого приключения осталось кино: про заброшенные деревни, про ожидание неизбежной катастрофы, и про психа, который ее не боится.

Летов собрал все существующие на тот момент фильмы Херцога, что мог достать. Он так много давал другим, что хотелось тоже что-нибудь вручить ему – я потом таскала на концерты фильмы Херцога, которых у него еще не было. И книжки, которые ему могли быть интересны. Вроде Виткация, или Please kill me, от которой он пришел в какой-то не вполне понятный мне восторг. В этой книжке было, например, про то, как пьяный обрюзгший Моррисон припечатывался лицом к барной стойке и падал со стула, и прочая разнузданная фактология. Может, он ощущал какую-то свою связь со всеми этими отчаянными людьми? Не знаю. Сам он держался строго — так, что это совсем не располагало, например, к панибратству. Нет, он был вполне дружелюбен – к нему приходили люди, немного, почти всегда одни и те же, и он при встрече их обнимал. Но то что видела я, совсем не было похоже на рок-н-ролльный угар, скорее на срочную службу: минут за десять до выступления всех просили выйти, в гримерке оставалась только группа. Потом они шли на сцену и работали. Так было всегда, и казалось, что так всегда и будет. Андеграунд закончился. В Петербург «Гражданская оборона» приезжала часто, с того первого в Рок-клубе я помню очень много концертов – Полигон, ЛДМ, Юбилейный, СКК. Они были разные. Однажды в «Полигоне» охрана не справилась с фанатами, которые прыгали на низкую сцену, и распылила в зале «черемуху» — слезоточивый газ, от которого вдобавок еще першит в горле. Группа ушла, пока зал проветривался, и в образовавшемся спонтанно перерыве на сцену вышел Кузьма, который присутствовал на концерте просто как зритель. Вышел заполнить паузу, пьяный, в красивой шинели, стал водить руками по кругу и шаманить – воздух! Нам нужен воздух! А потом случился акционистский конферанс – как только он стал читать стихи, кто-то плюнул ему в лицо. А он даже бровью не повел. Просто продолжал читать – а в него продолжали плевать, прицельно, такую забаву придумали. У него было совсем мокрое лицо, его потом платком вытирали. Был такой известный случай, когда Игги Поп на сцене порезался и брызгал кровью – так вот акция Кузьмы была покруче. Летов этого отчаянного номера не видел, но это была как раз такая история, о которых он пел, которые он защищал. Театр с вывеской «только для сумасшедших». Он хотел снять кино по «Степному волку»**.

У него вышла книга стихов, они привезли в подарок, экземпляр для Машнина был подписан «Андрейке во имя занятности бытия», а мой – нет. Я сказала: то есть я потом не смогу продать его на аукционе, да? Он засмеялся. Он очень трепетно к этой книге относился – там на какой-то странице была ошибка, они хотели исправить сверху ручкой, чтобы правильно, но так и не нашли нужную страницу.

Я однажды смотрела запись концерта Joy Division: запись бурая, мутная какая-то, там ничего не происходит, они просто монотонно работают на сцене, не сбавляя ритма, а в зале горстка людей. Я подумала: а вот эти люди, которые тогда были там — знали они, что это был концерт великой группы?

На сцене замызганный пол, пятеро музыкантов и столько же охраны. Фирсов мне когда-то сказал, что лучше всего слышно оттуда, где стоит аппарат. Сценический свет лупит по глазам, грохот, от которого глохнешь. Ритм с перебоями, то замедляющийся, то ускоряющийся на «Реанимации», четыре гитары, какое-то страннейшее сочетание напевности и атональности, будто лязгают шестеренки неизбежного конвейера, который тащит в пасть адской машины перемолоть железными челюстями. Впереди на сцене — на говенном звуке, в прокуренном влажном как баня зале, где в пении не различаешь слов, среди пьяных, тянущих руки вверх людей, которых припев организует в хор, стоит в ряд — безо всяких преувеличений — великая группа, и это самое странное из всего, что успеваешь понять. Это как смотреть на самолет, который врезается в небоскреб в телевизоре, повтор, еще повтор, а ты все смотришь и думаешь: то, что сейчас происходит, происходит here and now? но ведь это уже история.

А потом он записал «Сияние» — «спят тревоги и радуги, но сиянье обрушится вниз, станет твоей судьбой». Как будто на той старой фотографии больше нет колючей проволоки. «Взять и сказать: стоп! И оказаться — дома».

Татьяна Алешичева, Журнал Сеанс № 45/46 (2011)
http://seance.ru/arxiv/45-46/

** Таня Алёшичева: «Тут на самом деле, как мы выяснили, есть неточность. Я там в тексте утверждаю, что Летов хотел снять кино по «Степному волку», а Наташка говорит, что это какая-то путаница — не по «Волку», а по «Игре в классики» (* -роман Хулио Кортасара). А мы об этом говорили на перроне перед поездом — они ехали вечером после концерта в Москву, и мы с Машниным пришли им помахать на прощанье символически. Ну, и когда заговорили про кино. он, видимо, сказал «Игра в классики», я услышала «Игра в бисер» и свернула на Гессе. Ну и вышло — зачем тебе снимать кино по «Волку», сняли ведь уже. А он говорит да это кино по «Волку» оно неправильное. Ну и отложился в голове волк-то.»

Приобрести журнал можно тут:
http://seance.ru/where-to-buy

Смотри также:

• «Интервью и публикации»:
• Момент тишины (Максим Семеляк, Журнал Сеанс № 45/46)